Второе письмо я написала не через десять минут, а гораздо позже. Нет, ничего особенного не случилось. Просто, наверное, у нас — и у меня, и у Ральфа — возникла потребность остановиться, помолчать, подумать. Мы пили чай, погруженные каждый в свои мысли. Я взглянула на Ральфа, он задумчиво смотрел на меня. Это был странный взгляд, без тени улыбки, глубокий… Пристальный, непонятный взгляд его встревожил меня. Ральф же в задумчивости своей как будто и не замечал этого. Я неловко тронула его руку. Он тут же вернулся ко мне из своего, беспокоящего меня, далека, глянул вопросительно. Но понял, улыбнулся:
— Все в порядке. — Посмотрел испытующе: — Это я тебя испугал? — Помолчав, заговорил: — Понимаешь, Анна, мне сейчас… странно как-то. Я хочу понять самого себя. Просто разобраться в себе. Нет. Кажется, я пугаю тебя еще больше… Хочешь, тысячу раз скажу тебе, как ты мне нужна! Тысячу раз скажу, что я люблю тебя! Ты засомневалась?
Я медленно протянула руку и указательным пальцем коснулась его груди.
— Я? Нет. Я ни на секунду не усомнился. Ты нужна мне. Именно ты — Анна… Пойми меня, пожалуйста… Я сейчас хороню Рут… но одновременно я обрел Анну… Я уверен, что очень хорошо тебя знаю… но одновременно думаю, что ты оказалась совсем другой… Понимаешь? Я привык думать, что ты — Рут. Я знаю тебя — через нее. А теперь оказалось, ты ничего общего с Рут не имеешь, ты совсем— совсем другая, будто незнакомка. При этом я знаю о тебе так много… Я плохо говорю, да? Непонятно? Ох, Анна, я ведь только теперь подумал, насколько трудно тебе было понимать меня! Ты не знала немецкого?
Я показала на пальцах, сколько я знала из немецкого языка, почти соединив большой и указательный.
— Так мало? Э-э… в школе учила? — Я кивнула. — Бедная ты моя… А я-то переживал, недоумевал, почему ты с таким трудом меня понимаешь! Видишь… мне надо все переменить, думать о тебе по-другому, иначе. Ты прости меня, не сердись, и ни о чем не волнуйся. Ведь главное — моя любовь — останется неизменной. — Ральф пересел на широкий мягкий подлокотник кресла, наклонился надо мной, погладил по голове, по щеке: — И ты сама нисколько не изменилась. Ты такая, какую я полюбил всей душой. У меня сердце болит, стоит мне подумать, что тебе пришлось пережить, вытерпеть. В такую минуту мне хочется взять тебя на руки и так нести по жизни, чтоб уберечь от всего плохого, даже камешку на дороге, пылинке не дать до тебя дотронуться. Маленькая моя, мужественная, прекрасная. Можно мне поцеловать тебя, леди Анна?
Когда теплые губы Ральфа прикоснулись к моим губам, у меня снова подступили слезы к глазам. Это были слезы благодарности, облегчения… Я в тот момент ясно поняла, что могу распрощаться со всеми тревожными мыслями, со своими страхами и переживаниями. Со мною Ральф, и значит, все будет хорошо.
Он целовал меня так, что закружилась голова. Я просто не поняла, в какой момент я забыла обо всем, растворилась в его нежности, а ласковый, но властный вихрь все необратимее вовлекал меня в безудержный и бездумный, и столь сладостный полет… Я вырвалась из этого дурмана, лишь когда Ральф чуть отстранил меня и теперь смотрел с улыбкой.
— Ты знаешь про девушку, чьи слезы превращались в жемчуг? Ее специально заставляли плакать. Вот и твои слезы — как жемчужинки. Я так их люблю!
Я с трудом приходила в себя, а он смотрел и улыбался. И я подумала: вот сейчас, неужели он и сейчас все про меня понимает? И неужели Ральф — такой умелый любовник? Потрясающая буря чувств, их сила — это происходило со мной впервые. И даже испугало немного — такой я себя не знала.
— Письмо писать сегодня будем? — спросил Ральф все с той же улыбкой.
Я рассмеялась и показала ему кулак. Ральф поднял меня на руки и понес к компьютеру. Я обняла его за шею, положила голову на плечо, вдохнула запах — такой знакомый, такой желанный, и абсолютно счастливая закрыла глаза.