— Хочешь, я помогу тебе?
Я покачала головой: «Нет». Благодаря бесконечному терпению и усердию Марты, а особенно ее непреклонности во всем, что касалось моей реабилитации, руки мои стали значительно более послушными, и я старалась где только возможно обходиться без посторонней помощи. Крышечка послушно откинулась, и я увидела в складках нежно-розового атласа золотое кольцо.
— Рут, скажи мне, наконец, что ты выйдешь за меня замуж, — проговорил Ральф.
Вот этого я не ожидала. По крайней мере — не сейчас. В растерянности я молчала, и он заговорил снова:
— Рут, любимая моя, ты столько раз говорила мне, что это всего лишь формальность, что в наших отношениях она ничего не может изменить. Но поверь мне, милая моя, родная, для меня это важно. Я хочу называть тебя не подругой, а женой. Рут, прошу тебя, не говори мне нет".
«Как просто… Только кивнуть…»
— Между нами что-то изменилось?
Я торопливо замотала головой, не глядя на него. Неожиданно Ральф взял меня за плечи, заставил повернуться к нему, рука его скользнула мне на шею. Я отпрянула.
Я ужасно нервничала всякий раз, когда Ральф прикасался ко мне, даже если это происходило случайно. Я не могла преодалеть чувства, что он делает это вынужденно, только ради меня, сам же при этом если и не испытывает отвращения, то какое-то усилие над собой ему все-таки требуется. Я не могла поверить, что эти прикосновения к изуродованой коже могут быть приятны ему.
Ральф отступил, потрясенный отчаянием, мелькнувшем в моих глазах.
— Рут, сокровище мое…
Я замотала головой, отстранилась, заслоняясь ладошками: «Не прикасайся ко мне!»
Ральф торопливо кивнул:
— Окей-окей…
Он виновато отошел, присел на край стола. Молчал. Потом осторожно заговорил:
— Рут, если ты думаешь… Если вся причина в том, как ты выглядишь сейчас… Я люблю тебя, Рут. Я, наверное, не смогу объяснить, что со мной происходит. Ведь раньше я тоже тебя любил… Но мне кажется, ты все понимаешь, Рут… Несколько часов между тем, как я увидел репортаж о пожаре… пока летел к тебе… Это были самые страшные часы в моей жизни. Так я думал тогда. Но если бы мне сейчас пришлось все это повторить, я бы, наверно, поседел от страха за тебя… Я любил тебя раньше, и когда говорил, что люблю всем сердцем, я не лгал… Но я ведь не знал, что можно любить по-другому. Совсем по-другому. Когда нестерпимо хочешь принять на себя все муки, пусть даже и смерть. И от неисполнимости этого желания болит сердце. Ты — моя любимая, единственная во всем свете женщина. И одновременно — мой ребенок. Беспомощный, страдающий, которому я нужен каждый час, каждую минуту. Надеюсь, что нужен. Я благоговею и преклоняюсь перед твоим мужеством, любовь моя, перед твоей волей. Я не перестаю поражаться, откуда это взялось в тебе, я не знал тебя такой раньше. Но это такое… такое… Рут, я не просто люблю тебя, понимаешь ли ты? Раньше я просто не думал о том, что могу тебя потерять. А теперь я мучаюсь даже от мысли, что между нами случится какая-нибудь пустая размолвка, и ты скажешь: «Уходи!» Не говоря уж о других моих страхах. Я хочу быть тебе опорой в любой беде, каждый день, и не бояться глупых случайностей. В том числе и этой, — ты придумала, что твой внешний вид играет решающую роль в моем отношении к тебе. Рут, пожалуйста, пожалуйста, поверь мне, это не так! Я видел твои страшные раны в тот первый день, когда прилетел. Тот ужас не отпускал меня еще много дней — я не мог поверить что они излечимы. Потом, много позже, тебя увозили снимать повязки, а у меня сердце обмирало от страха, перед глазами стояло страшное воспоминание, и я боялся — что там, под повязками? Ты не представляешь, с какой радостью я глядел на твою новенькую, новорожденную кожу — ведь она была гарантией Твоего возвращения. Как я любил каждый ее кусочек! Когда ты засыпала, измученная болью, мне хотелось плакать. Не из жалости к тебе — от любви… Ты прекрасна, Рут… Глупенькая, глупенькая моя Рут, любимая моя, единственная, обожаемая, самая прекрасная женщина на свете. И я клянусь, что сделаю для тебя все, что только возможно. Зеркала перестанут пугать тебя, клянусь. Верь мне, любовь моя.