о том, что незаслуженные обиды больно ранят
В тот день Кренстон был в странном, болезненном возбуждении. Гретхен даже подумала с тревогой: уж не возвращается ли лихорадка, или, что ещё вероятнее, он простудился вчера и теперь заболевает. Он то был неестественно весел, то, будто забывшись, задумывался о чем-то, и с лица уходили всякие признаки веселья. Он хотел быть с нею, но одновременно какая-то тяжёлая мысль мешала ему вести себя с обычной обаятельной лёгкостью. Около полудня, когда Гретхен как раз раздумывала, не послать ли к доктору посыльного с просьбой навестить их, Джоберти приехал без зова. Гретхен этому чрезвычайно обрадовалась: если сэр Тимотей и в самом деле нездоров, то о лучшем посетителе и мечтать не надо. Мужчины удалились в кабинет сэра Тимотея, но находились там не долго. Видимо, доктор приезжал по делу, потому что вскоре они вернулись в гостиную и Джоберти к огорчению Гретхен сообщил, что вынужден откланяться. Видимо, состояние Кренстона не вызвало у него никакого беспокойства, и показалось абсолютно нормальным. Да, к слову сказать, если бы Гретхен была чуть менее озабочена, она увидела бы, что и сам доктор был мало похож на себя — ни разу не пошутил, не уколол Гретхен неизменной шпилькой.
После коротких колебаний Гретхен посчитала, что не должна подступать с расспросами к Кренстону. Если он сочтёт нужным, она всё узнает. Если же он считает лишним посвящать её в свои проблемы, она не желает быть навязчивой и ставить его в неловкое положение.
Проводив доктора, Кренстон вернулся к ней. Во время отсутствия мужчин Гретхен решила заняться своим рукоделием — кропотливая, чуть монотонная работа всегда действовала на неё успокаивающе. Она сидела в низком кресле, стоявшем на большом ковре поблизости от камина и вышивала шёлком по ткани, натянутой на квадратные пяльцы. Кренстон остановился будто в нерешительности, потом спросил:
— Вы позволите мне сесть вот сюда, на ковер рядом с вашим креслом?
— Если считаете, что вам будет здесь удобно… — с сомнением проговорила Гретхен.
— Благодарю вас! — не дослушав, Кренстон опустился на ковёр.
Он прислонился плечом к креслу и стал наблюдать за её работой. Теперь лицо его не было видно Гретхен, а широкие, обтянутые домашним сюртуком плечи, напомнили ей, каким она застала Кренстона вчера ночью в гостиной. Волна нежности поднялась в ней, Гретхен захотелось положить руку на его густые тёмные пряди и сказать: «Не молчите. Я хочу делить с вами ваши заботы». Кажется, этот жест был бы самым естественным, но Гретхен всё больше беспокоило, что после ночи, проведённой вместе, они не стали более близки друг другу. Напротив, как будто возникло некое препятствие, и оно чрезвычайно тревожило сэра Тимотея. Гретхен напоминала себе, что причина кроется не в ночи близости, что-то случилось раньше, а ночь стала следствием. Но это напоминание тотчас заслонялось смутной тревогой и ощущением собственной непонятной вины.
Кренстон вдруг остановил её руку, медленно забрал иглу из пальцев и вколол в полотно, туго растянутое в пяльцах.
— Вы нервничаете? Я тоже не люблю, когда смотрят, как я работаю. Не сердитесь на меня… я хочу постоянно видеть вас, я не могу насмотреться… надышаться вами… — Кренстон прижал к лицу её ладонь и глубоко вдохнул: — Вы сводите меня с ума…
Теперь ладонь её лежала в его руке.
— Я влюблён в ваши руки. В них столько изящества и хрупкой нежности. Я никогда не думал, что одно лишь любование женскими руками может дарить таким восторгом. Да я и не видел никогда раньше подобных рук. Видел холёные, унизанные кольцами и перстнями, говорил про себя: «Красивые руки» — и не более. А ваши… Я видел вас на кухне, когда вы делали чёрную работу. Я смотрел на ваши руки, и это рождало странное чувство восторга и тревоги — эти хрупкие пальчики так ловко держали нож, сноровисто чистили овощи… Да разве это можно? Они так и просятся на полотно. Ах, почему я не подумал заказать ваш портрет?! — вдруг с искренней тревогой воскликнул Кренстон. — Я сейчас же отдам распоряжение привезти художника!
Он сделал движение подняться, и Гретхен остановила его, положил руку на плечо.
— Кренстон, что случилось? — вопреки своим намерениям спросила она, когда он поднял голову.
Он молча смотрел на неё, и взгляд его был… каким-то… тёмным. И вдруг он заговорил, но это был не ответ, а другой вопрос:
— Гретхен, вы можете сказать мне: «Я люблю вас»?
Она не отвела глаз, только ресницы чуть дрогнули. Потом она проговорила — лицо казалось безмятежно спокойным, но голос чуточку вздрагивал:
— Я слишком уважаю вас, сэр Кренстон, чтобы лгать вам.
В уголках его губ обозначилась усмешка:
— Я знал столько женщин, которые с лёгкостью неимоверной произносили: «Я люблю тебя!»
— Вы хотите, чтобы я научилась этому? — с прежним выражением спокойствия сказала Гретхен, не ожидая, что следующий вопрос Кренстона заставит её потерять душевное равновесие.
— В вашей жизни был человек, которому вы сказали бы это, не кривя душой?
— Вы знаете мою жизнь, я рассказывала вам… — напряжённо проговорила Гретхен.
И Кренстон спросил опять — на этот раз вопрос его был откровенно жестоким:
— Этот человек — Ларт?
Гретхен чуть побледнела. От усилия скрыть причиненную ей боль, лицо сделалось как будто надменным.
— Господин Кренстон… Если вы имеете какую-то цель, скажите мне о ней… я не вижу смысла в этом разговоре. Ларт погиб… так какое значение имеет то, какие чувства я к нему испытывала? Я не допускаю мысли, что вы… ревнуете меня к человеку, которого больше нет!
Она резко встала, но Кренстон уже стоял перед нею, близко. Он быстро взял Гретхен за плечи, привлёк к себе, обнял, не взирая на её слабые попытки воспротивиться его настойчивости.
— Простите меня… Ради Бога… простите… — прерывисто выговорил он и умолк.
Гретхен боялась расплакаться, сдерживалась изо всех сил, отчасти радуясь тому, что лицо её спрятано на груди Кренстона. Её испугал этот прорыв жестокости — иначе она не могла назвать его поступок. Сердце Гретхен отчаянно колотилось, плечи вздрогнули, выдавая её состояние.
— Простите… — глухо выговорил Кренстон. — Я виноват перед вами… я поступил низко… но назад ничего не вернёшь.
Гретхен думала, что она понимает Кренстона, но он говорил об одном, а она слышала другое. И единственное, в чём она не заблуждалась, было отчаяние, звучавшее в его голосе. И неожиданно на место горького недоумения и обиды пришло сострадание. Она подняла лицо к нему:
— Что вас мучит? Отчего вы не хотите поделиться со мной?
— Я скажу вам. Но ещё не теперь. Скоро.
У Гретхен непонятно откуда возникло чувство, будто Кренстон пришёл к какому-то решению.
— Я испугал вас и причинил боль, прошу ещё раз — простите, — голос был виноватым, но теперь Кренстон был гораздо спокойнее.
— Да… Всё прошло…
— Вы милосердный ангел, Гретхен. Ваша кротость и доброта — худший укор обидевшему вас.
— Довольно… пожалуйста…
— Мне лучше оставить вас, — улыбнулся Кренстон. — Займусь делами. Мы встретимся за обедом.